Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович - Черты Из Жизни Пепко
Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк
Черты из жизни Пепко
Роман
I
Стояло хмурое осеннее петербургское утро. Я провел скверную ночь и на
лекции не пошел. Во-первых, опоздал, а во-вторых, нужно было доканчивать
седьмую главу третьей части первого моего романа. Кто пробовал писать
роман, тот поймет, насколько последняя причина была уважительна. Прежде чем
приняться за работу, я долго ходил по комнате, обдумывая какую-то сцену и
останавливаясь у единственного окна, выходившего на улицу. Это окно было
моим пробным пунктом, точно каждая трудная мысль сама останавливалась у
него. Может быть, это было инстинктивным тяготением к свету, которого так
мало отпущено Петербургу. Окно хотя и выходило на улицу, но открывавшийся
из него вид не представлял собой ничего интересного. Просто пустырь,
занятый бесконечными грядами капусты. Таких пустырей в глубине
Петербургской стороны и сейчас достаточно, а двадцать лет тому назад их
было еще больше. Мой пустырь до некоторой степени оживлялся только
канатчиком, который, как паук паутину, целые дни вытягивал свои веревки. Я
уже привык к этому неизвестному мне человеку и, подходя к окну, прежде
всего отыскивал его глазами. У меня плелась своя паутина, а у него - своя.
Обыкновенно моя улица целый день оставалась пустынной - в этом
заключалось ее главное достоинство. Но в описываемое утро я был удивлен
поднявшимся на ней движением. Под моим окном раздавался торопливый топот
невидимых ног, громкий говор - вообще происходила какая-то суматоха. Дело
разъяснилось, когда в дверях моей комнаты показалась голова чухонской
девицы Лизы, отвечавшей за горничную и кухарку, и проговорила:
- Она повесилась...
Меня удивило то, что Лиза улыбалась, хотя это и делалось из вежливости
к жильцу. Затем, она была так счастлива, что успела первой сообщить мне
взволновавшую всю улицу новость.
- Кто повесился?
- Вировка весилась...
Репертуар русских слов у Лизы находился в несоответствии с пожиравшей
ее жаждой рассказать мне новость, и свое объяснение она закончила при
помощи рук. Я понял, наконец, кто повесился, и успокоенная чухонская девица
скрылась. Впрочем, теперь я и без нее мог увидеть собственными глазами эту
новость, то есть грязные босые ноги, выставлявшиеся из-под ветхого навеса,
в котором канатчик складывал свою паклю и веревки. Толпа прибывала с
удивительной быстротой, - откуда только бралось столько народа в пустынной
улице. Стремглав летели босоногие "сапожные" мальчишки, портняжки,
горничные, какие-то подозрительные бабы, разные "отставные", которыми по
преимуществу населена Петербургская сторона, и просто "жильцы". Сначала
толпа хлынула было в огород, но явившиеся на место действия два городовых
выгнали любопытных обратно на улицу, и благодаря этому обстоятельству я из
своего бельэтажа мог отлично видеть нижнюю часть неподвижно висевшего в
сарайчике мертвого тела канатчика. Чухонка Лиза уже три раза вихрем
пронеслась по улице взад и вперед, собирая на лету последние известия,
чтобы сейчас же разнести их с проворством обезьяны по всем трем этажам
нашего деревянного домика. Меня всегда возмущало это нахальное любопытство
уличной толпы в таких случаях, а теперь в особенности, потому что мне
казалось, что канатчик почти принадлежал мне, как собрат по профессии.
Главным неудобством моей комнаты было то, что она отделялась от
хозяйской половины очень тонкой дощатой стенкой, и слышно было каждое
слово, которое говорилось по обе ее стороны. Благодаря этому обстоятельству
я в теч