Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович - В Глуши
Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк
В глуши
I
Деревня Шалайка засела в страшной лесной глуши, на высоком берегу реки
Чусовой. Колесная дорога кончалась в Шалайке, а дальше уже некуда было и
ехать. Да никто и не приезжал в Шалайку, за исключением одного священника,
жившего в Боровском заводе, до которого считали тридцать верст. Когда он
приезжал, то постоянно удивлялся, что у всей деревни одна фамилия - Шалаевы.
Собственно, даже фамилии не было, а только прозвище по деревне.
- Как же я вас буду в книге записывать? - говорил священник.
- Вот в нынешнем году три Ивана Шалаевых умерли и три Ивана Шалаевых
родились, а в прошлом году было то же самое с Матренами, - две Матрены
умерли и две Матрены родились! Всех перепутаешь как раз.
- Уж так с испокон веку, - объяснял староста, - все Шалаевы, и делу
конец! Значит, прадед-то наш прозывался Шалаем, вот и вышли все Шалаевы, по
прадеду, значит. От начальства тоже прижимки бывают... Как-то лет с пять
назад возил я сдавать в солдаты наших парней, и, как на грех, подвернулись
три Сидора и все Иванычи. Воинский начальник даже обиделся...
- Надо бы все-таки фамилии придумывать, - советовал священник. - Оно
для вас же удобнее.
- А для чего нам, батюшка, фамилии? Живем в лесу с испокон веку и друг
дружку знаем... А покойников на том свете господь-батюшка разберет и без
нас, кто чего стоит.
Издали Шалайка была очень красива, особенно если смотреть с реки, -
избы стояли на самом солнцепеке, как крепкие зубы, и какие были избы: одна
другой лучше, - благо лес был под рукой и обошел деревушку зеленой зубчатой
стеной. Пашен было совсем мало, потому что шалаевцы промышляли главным
образом лесом, да и в горах лета стоят холодные и земля плохо родила. Вот
сено было нужно, и его косили по лесным еланям* или по мысам на реке Чусовой
и заливным побережьям. Всех дворов в Шалайке насчитывали двадцать семь, и
все шалаевцы составляли одну громадную семью, связанную родственными
отношениями.
______________
* Елани - широкие поляны в лесу. (Примеч. автора.).
Изба Пимки стояла на самом юру, то есть почти на обрыве. Летом из
окошек можно видеть разлив реки Чусовой верст на пять.
Сейчас за рекой шел нескончаемый лес, и никто в Шалайке не знал, где он
кончался, точно деревня стояла на краю света.
Пимке шел уже десятый год, и он нигде не бывал и ничего не видал, кроме
своей деревни. Нужно сказать, что шалаевцы ужасно любили свою деревню и даже
гордились ею. Когда молодых парней сдавали в солдаты, они расставались с
родным гнездом с такими слезами, каких, вероятно, не проливают рекруты из
Москвы или Петербурга. Можно было подумать, что только и можно было жить на
белом свете, как в Шалайке. Пимка помнил, как провожали в солдаты его
старшего брата Ефима и других парней, и тоже ревел вместе со всеми.
- Перестаньте вы, глупые! - уговаривал дядя Акинтич, отставной солдат.
- О чем вы плачете? Не с волками будет жить, а с добрыми людьми; по крайней
мере, всего посмотрит, как другие живут, ну, и поучится на людях. В
Шалайке-то всю бы жизнь в лесу прожил... Невелика радость!
Солдату Акинтичу никто не верил. Хорошо было говорить, когда сам
отслужил свою службу. Если бы уж было так сладко на чужой стороне, так зачем
солдат вернулся опять к себе в Шалайку?
Акинтич жил у отца Пимки, потому что своя семья как-то разошлась:
старики примерли, сестры повыходили замуж, а о женатыми братьями солдат не
ладил. Пимка ужасно любил солдата Акинтича, который так хорошо рассказывал и
знал решительно