2e736136     

Мандельштам Осип - Сухаревка



Осип Мандельштам
СУХАРЕВКА
Сухаревка не сразу начинается. Подступы ее широки и плавны, и постепенно
втягивает буйный торг в свою свирепую воронку. Шершавеет мостовая, буграми и
ухабами вскипает улица; видно, не терпится Сухаревке - уже раскидала свои
манатки - прямо на крупной мостовой: книжки веерами, игрушки, деревянные ложки
- что полегче и в руках не горит. Пустяки, равнодушный товар...
На отлете базара сидят на бочках цирюльники; чисто и крепко бреют
двужильных страстотерпцев. Табуретки, что каленые уголья - а не вскочишь, не
убежишь.
Под самой Сухаревой башней, под башней-барыней, из нежного и розового
кирпича, под башней-индюшкой, дородной, как сорокапятилетняя государыня, к
чахлому деревцу привязана холмогорская корова. Когда строили башню, кончался
огородный XVII век. Построил ее Петр с перепугу, увидев дурной сон, и на
радостях, что все обошлось благополучно, вывел на огородной земле диковинную
гражданскую постройку: не цейхгауз, не каланчу, а нечто сухопутное до мозга
костей, где обучали морскому делу.
Сухаревка - земля огородная, ничего, что ее затянуло камнем, под ним
чувствуется скупой и злой московский суглинок и торговля бьет из-под земли,
как порождение самой почвы.
Дикое зрелище - базар в середине города: здесь могут разорвать человека за
украденный пирог и будут швыряться им, как резиновой куклой; здесь - люди -
тесто и хочешь - не хочешь, будут тебя месить чьи-то жилистые руки.
Как широкая баба, навалится на тебя Сухаревка - недаром славится Москва
своих базаров бабьей шириной; плещется злой мелководный торг в зелено-желтых
трактирных берегах; слева же подковой разбежался пустой шереметьевский двор,
здание легкое и крылатое, как белая девичья ступня. Базар, как поле, засеянное
в разбивку то рожью, то овсом, то гречью - размежеван, разлинован, изрезан
тропинками - и закрыв глаза, по одним запахам, по испарениям можно сказать,
какие грядки ты проходишь. То запах свежей убоины мускусом и здоровьем ударяет
в голову - нестрашный запах животных трупов, потому что мы не хотим понимать
его значения; то квадратный запах дубленой кожи, запах ярма и труда - и тот же
- но смягченный и плутоватый запах сапожного товара; то метелочкой петрушки и
сельдерея защекочет невинный запах зеленых рядов, или сырой и круглый запах
рядов молочных.
Я видел тифлисский майдан и черные базары Баку. Разгоряченные, лукавые, но
в подвижной и страстной выразительности всегда человеческие лица грузинских,
армянских и тюркских купцов - но никогда я не видел ничего похожего на
ничтожество и однообразие Сухаревских торгашей. Это какая-то помесь хорька и
человека, подлинно "убогая славянщина". Словно эти хитрые глазки, эти
маленькие уши, эти волчьи лбы, этот кустарный румянец на щеку выдавались им
всем поровну в свертках оберточной бумаги.
Говорят, муж от долгого сожительства становится похожим на жену. Если
присмотреться - и купец похож на свой товар: всех спокойнее и благообразнее
лабазники: все текуче - один хлеб остается.
Лица мясников говорят о сметке первобытного хирурга - они сложнее,
подвижнее, добродушнее; мускульная игра, неизбежно сопровождающая их работу;
свежевание туши и рубка мяса с плеча, на глазомер, наложило на них отпечаток.
Женщины-мануфактурщицы, торгующие булавочной мелочью, заострили лица и
поджали тонкие губы.
И здесь отдыхаешь на смуглых и открытых лицах каких-то кавказских
чертенят, ковыряющих ваксу с блаженным смехом.
Медленно раскачивается Сухаревка, входит в раж, пьянеет от в



Содержание раздела